Продолжая посиживать на террасе и глядеть на первую звездочку, Джесси чувствовала, как тревога в ней перерастает в нечто подобное ужасу. Неожиданно она поймала себя на том, что собирается снова поймать звездочку в кулак — на этот раз для того чтобы отказаться от всего, за что недавно боролась, начиная от своей просьбы сделать так, чтобы она осталась завтра дома в Закатных Тропинках одна со своим папочкой.

Потом раздался звук отодвигаемого мамой кресла. Я прошу прощения, сказала Салли и в голосе ее все еще слышна была злость, и кроме того, Джесси почти не сомневалась в этом, теперь так же и страх. Если ты так хочешь, можешь забрать ее завтра себе! Прекрасно! Все просто замечательно! Она твоя, если ты так хочешь!

Потом дробный перестук ее каблучков, направившихся из спальни вон, и после — быстрый сник папочкиной Зиппо, для прикуривания сигареты.

На глаза сидящей на террасе Джесси навернулись слезы — слезы стыда, обиды и облегчения, что родительский разговор наконец закончился, закончился прежде, чем успел перерасти в нечто более серьезное… разве не заметили они с Мэдди, что родительские разговоры наедине последнее время имеют свойство становиться все громче и жарче день ото дня? Что прохладца, зачастую возникающая между мамой и папой, теперь не проходит все дольше и дольше? Может быть это говорит о том, что они…

Нет, оборвала она себя, прежде чем ее мысль успела окончательно оформиться. Нет, этого не может быть, поэтому заткнись и все тут.

Перемена места действия может принести перемены и в мысли. Поднявшись из шезлонга, Джесси спустилась по ступенькам террасы и двинулась по дорожке к озеру. Там, присев на бревнышко, она бросала камушки в воду наверное целый час, пока наконец из дома на поиски ее не вышел отец и не пришел к ней.

— Гамбургер Затмение на двоих завтра в полдень, — шутливо проговорил он и поцеловал ее в шейку. На этот раз он только что побрился и его подбородок был гладкий и мягкий, но несмотря на это мелкий холодок приятных мурашек снова пробежался по ее спине. — Я все уладил.

— Мама злилась?

— Ни капельки, — чистосердечно солгал ее отец. — Она сказала, что ее это устраивает, потому что на этой неделе ты хорошо себя вела, аккуратно выполнила домашние обязанности и заслуживаешь…

Она уже забыла о своей недавней интуитивной догадке о том, что папе известно гораздо больше о акустических свойствах гостиной и столовой, о чем он никогда не подал виду и благородство его лжи растрогало ее настолько, что слезы едва не брызнули из ее глаз. Обернувшись к нему, она закинула руки ему на шею и покрыла его лицо и губы горячими суматошными поцелуями. Его ответная реакция поразила ее. Его руки моментально вздернулись вверх и на мгновение маленькие полушария ее грудей оказались в чашках его ладоней. Забавные мурашки снова побежали по ее телу, на этот раз ощущение было сильнее — настолько, что граничило с болью, как порой бывает от неожиданности испуга — и на мгновение странное чувство дежа вю продемонстрировало ей странно-противоречивый мир взрослых, в котором можно заказать себе мясной рулет под черносмородиновым сладким соусом или яичницу с лимонным желе в любое время когда тебе этого захочется… и что самое странное, где люди порой на самом деле так и поступали. Когда же наконец через миг его руки отпустили ее, устроившись в безопасности на ее лопатках, обняв и притянув ее к его привычной теплоте, и если они с отцом и простояли так чуть долее, чем то было положено, она вряд ли заметила это.

Я люблю тебя, папочка.

Я тоже люблю тебя, Тыковка. Целую тебя тысячу миллионов раз.

Глава шестнадцатая

Рассвет день солнечного затмения выдался жарким и туманным, но относительно ясным — прогнозы погоды, предупреждавшие о том, что низкие облака могут помешать наблюдению за феноменом, оказались безосновательными, по крайней мере в западном Мэне.

В десять утра Салли, Мэдди и Вилл отправились из дому, чтобы присоединиться к солнцепоклонникам Темного Пятна, отбывающим вскоре на нанятом автобусе (молчаливая Салли коротко и сухо клюнула в щеку Джесси, на что та ответила тем же самым), оставив с nrvnl свою сестру и дочь, которую всего лишь прошлым вечером мама называла скрипучим колесом.

Скинув шорты и тенниску Осипи, Джесси переоделась в пляжное платьице, миленькое (если вас не смущают яркие кричащие красные и желтые полоски), но слишком тугое. Положив за ушки по капельке Мэддиных духов Мой грех, она воспользовалась маминым дезодорантом Йодора и освежила губки помадой Перечная мята ЮмЮм. Она не была из тех, кто любит вертеться перед зеркалом и чистить перышки (это было выражение ее мамы, частенько приговаривающей Мэдди: Хватит чистить перышки и мигом сюда!), она уделила немножко времени прическе, уложив волосы особым образом, так как особенно нравилось папочке (по его же словам).

Заколов на положенное место последнюю заколку, она протянула руку к выключателю ванной, но помедлила. Девочка, которую она видела перед собой в зеркале, совершенно не была похожа на девочку, а скорее на подростка-тинэйджера. Причиной тут было не пляжное платьице, подчеркивающие легкие холмики ее грудей, которые и грудью-то назвать стыдно будет еще год или два, и не помада, и не ее волосы, которые она собрала в неловкий, но симпатичный узел; здесь было все месте, сумма общего, большая чем все части по отдельности, потому что… почему? Она не знала ответа. Что-то, может быть, крылось в том, как поднятые волосы подчеркивали округлый изгиб ее скул. Или в открытости шеи, уже гораздо более сексуальной, чем отмеченная красными комариными укусами грудь или узкобедрое мальчишеское тело. Или, может быть, секрет тут крылся в особом взгляде ее глаз — в непривычных искорках, прежде скрытых и незнакомых ей самой.

Но что бы это ни было, оно заставило ее помедлить у зеркала на мгновение дольше, рассматривая в нем свое отражение, и внезапно в ее голове раздался голос мамы, говорящий: Клянусь Богом, иногда мне кажется, что ты ведешь себя с ней так, словно она не твоя дочь, а твоя подружка!

Вспоминая прошлый вечер, она прикусила розовую нижнюю губку и чуточку нахмурила брови — ей вспомнились мурашки и дрожь, пронизавшие ее от отцовского прикосновения, от того, что его руки легли ей на грудь. Отлично понимая, что в любой момент эти мурашки и эта дрожь могут вернуться снова, она не хотела этого возвращения. Что толку дрожать от всяких глупостей, которые ты даже не понимаешь. О которых даже думать не смеешь.

Вот и отлично, на том и порешим, сказала она самой себе и погасила в ванной свет.

По мере того, как день приближался к полудню, а потом к моменту затмения, она чувствовала, как возбуждение поднимается в ней все выше и выше. Включив маленький радиоприемник, она поймала радиостанцию WNCH, гоняющую рок-н-ролл для всего Нос-Конвея. Стоило только Джесси или Мэдди, а иногда и Виллу включить радио и поймать WNCH, как мама, после пятнадцати минут ритмического пения Дэла Шэннона, или Ди Ди Шарпа, или Гэри U. S. Бондса взвивалась сама не своя, немедленно требуя переключить приемник на волну классической музыки, транслируемой станцией с самой вершины горы Вашингтона, но сегодня ее отец не имел ничего против рок-н-ролла и прищелкивал пальцами и тихонько напевал в такт себе под нос. Один раз, под вариант Дюпре Ты только моя, он даже подхватил легонькую Джесси и несколько секунд танцевал с ней по террасе. Джесси занималась барбекю, стараясь поспеть к трем тридцать пополудни, так чтобы до затмения оставался еще час, и как раз поднялась на террасу, чтобы узнать у папы сколько гамбургеров он хочет, один или два.

Она скоро нашла его за южным крылом дома, внизу под террасой, m` которой стояла сама. На отце имелась только пара хлопчатых спортивных шортов (с надписью Физ. Фак. Йель) и единственная кухонная стеганная варежка. Он повязал лоб банданной, чтобы в глаза не тек пот. Он сидел на корточках над маленьким, но здорово чадящим костерком. Банданна и шорты делали его ужасно похожим на мальчишку; в первый и может быть в последний раз в жизни Джесси увидела перед собой того, в кого влюбилась ее мать во время последнего лета перед окончанием университета.